Серая мышь - Страница 107

107

Джемма подошла к нашему столу лишь перед началом торжества, довольно сдержанно поздоровалась, но, когда Калина подвинулась к Олегу, уступая ей место, сказала:

— Я там, со своими…

Я не сдержался и вспылил:

— Значит, мы для тебя уже не свои, свои для тебя те!

Сказал я это по-украински, и Джулия ничего не поняла; Калина и Олег были заняты разговором и не очень прислушивались, лишь Марущак-старший, словно обрадовавшись моему гневу, впервые выдавил из себя злорадную улыбку.

— Папа, ты всегда преувеличиваешь, — покраснела Джемма и направилась к группе молодежи, с которой пришла в зал.

В это время зазвучала музыка канадского гимна, в нее вплелись людские голоса, все встали и уже не садились до тех пор, пока не исполнили и украинский националистический гимн «Ще не вмерла Украша». Я водил глазами по сторонам и видел, что добрая половина пришедших сюда людей не помнит слов нашего гимна, лишь для формы раскрывает рты; но некоторые пели вдохновенно, особенно те, кто постарше; а молодежь, такие, как Олег и Калина, даже губами не шевелили. С наслаждением пел гимн Марущак-старший, сердито пяля глаза на своего сына, который рассказывал что-то смешное Калине, а та едва сдерживала смех. Потом началась традиционная молитва. Читал ее протоиерей; обращенная к богу, молитва просила у него милости и заклинала господа-бога ниспослать на головы Москвы и всех москалей, извечных и нещадных врагов истинных патриотов-украинцев, самую страшную кару и погибель.

Все в этой молитве было таким древним, словно не прошло десятилетий с тех пор, когда народ и на Украине, и разбросанный по свету в других странах перестал верить в бога, как перестал в него верить и я. Разве можно поклоняться тому, чего никогда не существовало, что выдумали сами люди! Говорят, человек начинает по-настоящему верить в старости, чем ближе к могиле, тем ты в своих помыслах ближе к богу. Чепуха! Я знаю многих, которые, наоборот, веря в бога с молодости, перестали верить в него на старости лет, и причиной тому был не сам бог, а те, кто, славя его, в делах своих были жесточайшими существами на свете. Такие верят в бога до конца своих дней, им только и осталось, что уповать на милость господню, ибо те, чьи души они загубили, их матери и их дети никогда не помилуют и ничего им не простят. Тот же Юрко Дзяйло, ныне прислужник украинской церкви св. Иософата, стоит рядом с протоиереем и фанатически крестится рукой, перестрелявшей и перевешавшей столько ни в чем неповинных ни перед богом, ни перед людьми своих братьев-украинцев, сколько не сделал ни один профессиональный палач в мире. Раньше я часто ходил в храм и не удивлялся, что более истово молятся те, кто больше грешил и убивал. Но, глядя на то, как они то крестятся торопливо, то осеняют себя крестом широко и медленно, по-крестьянски, привычно откидывая мостки под креслами и становясь на них на колени, чтобы не запачкать брюки, я постоянно думал о том, что, начнись все прошлое сначала, они и не вспомнят о покаянии, а будут так же творить свои жестокие дела.

Таковы эти люди.

Молитва закончилась, все уселись за массивные круглые столы, а девчата в национальных одеждах стали разносить вина и закуски. Началась вечеря. Ведущий, худощавый лысоватый пан с несколько надменным, но неглупым лицом, стал произносить речь-приветствие, обращенное к основоположникам Украинского кредитного союза. Говорил он сначала по-английски, затем повторил то же самое по-украински. Все слушали, ели и пили. Марущаки заставили выпить и меня. После смерти Вапнярского я впервые выпил виски, потом пил еще и вино. Несмотря на обильную закуску, хмель ударил мне в голову; в таких случаях я становлюсь особенно сосредоточен и необыкновенно остро воспринимаю все окружающее. Мое внимание было сосредоточено на речи хозяина вечера. С этим паном я не был знаком, знал только, что он один из лидеров ОУН, живет в Оквилле, занимает высокое положение в солидной фирме. Как-то в одном из наших националистических журналов я прочел его статью о том, что следует всем украинцам диаспоры искать пути для объединения, а не для разлада и конфронтации. Такие статьи появлялись и раньше, но эта мне показалась более разумной. Сейчас, потягивая кислое немецкое вино, я внимательно вслушивался в его речь; она не была прямолинейной, хотя, как и все выступления наших лидеров на любых собраниях, была направлена прежде всего против коммунистов, не позволяющих изменить государственный строй, ввести частное предпринимательство, вернуть панам фабрики и земли. По-английски он говорил быстро и бойко, по-украински велеречиво, торжественно, чем напоминал мне покойного Богдана Вапнярского-Бошика в его молодые годы. Он без конца пересыпал свою речь изречениями известных и не известных мне философов, рефреном в его выступлении повторялась фраза, которую я уже слыхал когда-то от Вапнярского: «сегодня или никогда, я или никто».

Потом он представлял почетных гостей, прибывших на юбилей, читал приветствия от премьера Онтарио и мэра Торонто, горы приветствий еще от кого-то, как бывает на всех юбилеях. Однако я его уже почти не слушал, а лишь смотрел по сторонам и все думал, думал. Голова моя была наполнена все теми же необратимыми мыслями, которые уж столько лет болью режут мой разум. Кто я и кто мы все, здесь собравшиеся? На что потратил я свою жизнь, на что перевели свои жизни все эти люди? Человек живет для продления рода своего, бережет родину и свой народ, лелеет его любовью, а не злобой и ненавистью, которыми пропитан к Украине каждый второй из сидящих в этом зале. Вот они суетятся, устраивают разные сборища и съезды, где переливают из пустого в порожнее, и называют это борьбой, а ведь она, как говорит мой Тарас, всего лишь мышиная возня, да и сама ОУН — это серая мышь, которая уже не одно десятилетие пытается грызть могучий гранитный фундамент величественного здания Украины. Не одно поколение уже поистерло зубы, а в здании том не слышно даже скрежета их зубов. Оттого и злоба, и ненависть, и предательство, и попытка создать, где только можно, хоть мизерный лоскуток подобия Украины, свой крохотный мирок, который утолил бы печаль и тоску по Краю. Но и этот мирок все сужается, уменьшается, никогда ему не вырасти, не стать родиной для украинцев, ибо, как сказал писатель: «Родина бывает только одна, это слово не имеет множественного числа». Оттого я всегда чувствую себя здесь чужим, оттого постоянно горьки мысли мои. Страшно подумать, что мы живем на этой земле только один раз, что прошлого никакой силой не воротишь…

107