Серая мышь - Страница 20

— Но согласитесь, пан Бошик, — мягко замечал я, — в то время я еще умел так говорить, — согласитесь, что при Советах стало намного лучше во всех отношениях, и в национальном вопросе они нас не притесняют, способствуют всеми новыми мероприятиями развивать национальную культуру. А то, что они объединяют наши земли в одну Украину, воссоединенную с русскими и другими национальностями, отнюдь не мешает нам, наоборот…

— О, ты же культурный, интеллигентный человек, а не понимаешь самых простых вещей, элементарной политики России. Ты серьезно произносишь такие слова, как «воссоединение», «непритеснение». Может, еще и немцев нашими друзьями объявишь. А я-то предложил нашему проводу ввести тебя в референтуру, назначить политическим воспитателем! — Пан Бошик даже приподнялся; я подмостил под его исхудавшую спину подушку, помог удобнее усесться. Наступил новый приступ кашля. Наконец он устало откинулся на подушку, закрыл глаза и, отдышавшись, уже спокойным, но жестким голосом проговорил:

— И те и другие — наши враги, но Советы опаснее. И если Германия пойдет на Россию войной, мы будем на стороне Германии, будем ее союзниками. Наши вожди уже ведут переговоры с немцами, но ты никому не должен говорить об этом. Я тебе доверяю, потому что верю тебе, верю, что из тебя выйдет настоящий борец за национальное возрождение. Во всяком случае, сегодня говорить об этом опасно, но у нас есть еще завтра.

Когда пан Бошик засыпал, я уходил из провонявшегося козьим жиром чулана к сонной Гале, она просыпалась, и мы подолгу говорили с ней о будущем, о том, кто у нас родится: мальчик или девочка. Будущее представлялось нам светлым и радужным. От чистой, аккуратно подбеленной Галей печки по комнате плыло уютное тепло, застывало мокрыми каплями на стеклах окон; иногда одна из капель падала на деревянный пол. Это был единственный звук, нарушавший наш покой. Тишина стояла такая, что слышалось, как за окном шуршали, падая на ветки яблонь, снежинки.

Новый год мы встречали всем нашим дружным учительским коллективом. Юрко Дзяйло принес нам из лесу пышную елку, ее украсили и поставили в самой большой Комнате, которая служила школьным залом. Верхушку ёлки убирала Сима Бронштейн. Она стояла на табуретке, то и дело поднимаясь на цыпочки, чтобы привязать к ветке сверкающий шар или шишку, вместо с ее руками тянулось вверх и платье, оголяя ноги, стройные, словно выточенные, в тонких шелковых чулках. Войдя в зал, я бы, может, и не заметил этого, но у двери с шапкой в руках стоял Юрко. Его гладко выбритое лицо было бледно, пальцы сдавливали шапку, словно горло врага. Он неотрывно глядел на Симу.

Моя Галя уже была тяжела нашим первенцем, и в ту новогоднюю ночь на учительской вечеринке мы только один раз станцевали с ней медленное танго, мотив его запомнился мне на всю жизнь — в Канаде его не играют, когда же из-за океана радио порой доносит этот мотив, меня будто охватывает тяжкой и вместе с тем сладкой волной далекого прошлого; передо мной встает Галя — я держу ее руку в своей, обнимаю уже слегка располневшие плечи; несмотря на свое положение, она танцует легко, движения ее плавны, а звук патефона так нежен, что у меня на щеках выступают горячие ручейки слез.

В тот новогодний вечер я танцевал со всеми подряд. У нас был дружный интернациональный коллектив: украинцы, русские, евреи, мадьяры, поляки. И все знали украинский язык, сами без подсказки учили его; даже русачка Вахромеева, по-волжски окающая, через полгода уже свободно разговаривала по-украински, ей никак не давались лишь слова «паляныця» и «пацюк» — она произносила их смешно и трогательно— «паланица», «пацук».

Пан Бошик частенько поучал меня как можно шире пропагандировать украинский язык, лучший язык в мире, но делать это надо, мол, осторожно, а то могут быть неприятности. Я не осторожничал, никакого криминала в пропаганде своего родного языка не усматривал. Не говорил только, что он лучший в мире, так как считал и до сих пор считаю глупыми спесивцами тех, кто выше других языков ставит свой. Ни «лучших», ни «худших» языков не бывает, есть лишь трудно усваиваемые и более легкие. Чем дольше я живу на свете, тем больше в этом убеждаюсь, — жизнь заставила меня изучить полдюжины Языков, начиная со славянских и кончая германо-романскими, а с тех пор, как у нас в доме поселилась Да-нян, беру у нее с внучкой еще и уроки китайского; когда мы втроем, стараемся говорить по-китайски.

Где-то под утро к нам в зальцу ввалился Юрко со своим приятелем. Оба раскрасневшиеся, под хорошим хмельком. Их угостили водкой и шампанским. Приятель, уронив голову на стол, тут же уснул. А Юрко, не умевший танцевать по-городскому, отплясывал под вальсы и фокстроты народные танцы. Это всем так понравилось, что кое-кто последовал его примеру. Первой в круг вышла Сима, взяла за руку Юрка, поначалу он оторопел, а затем вдруг пустился в пляс, все лишь смотрели да хлопали в ладоши. Не уступала ему и Сима. Она плясала не хуже его, и повисла у Юрка на руке. Он осторожно проводил ее к дивану, так они рядом и сидели, пока все, усталые и немножко хмельные, не стали расходиться. Юрко вышел с Симой, проводил ее до порога. Думаю, в ту новогоднюю ночь не было на земле человека, счастливее Юрка. Разве что только мы с Галей.

9

Моя старшая дочь Джемма, художница, в нашей семье, пожалуй, самая не художественная натура. Нет ничего у нее от Джулии, и мало что взяла она и от меня, пожалуй, лишь способности к рисованию. Внешне Джемма похожа на моего отца — высокая, стройная; бледное, даже пепельного оттенка лицо (Джулия все боялась, что у Джеммы малокровие, но она вполне здорова), темно-серые, холодноватые, как осенние озерца, глаза. Она сдержанна в проявлении чувств, воспитала в себе волю и характер. Таким был и мой отец. Внутри же у нее, как и у ее деда, скрыт неуемный темперамент, как и его, Джемму обуревает постоянная тяга к властности, лидерству. В ее профессии это в чем-то мешает, а в чем-то помогает. Неукротимое желание быть первой, обойти соперников рождает поспешность, побуждает постоянно гнаться за модой, что, как ни парадоксально, порой положительно сказывается на творчестве художника — заказчиков и не очень серьезных ценителей нередко подкупает мгновенная реакция на конъюнктуру.