Серая мышь - Страница 91

— Они телились до тех пор, пока не утратили монополию на ядерное оружие, — говорил Богдан Вапнярский, — упустили время для свержения существующего строя в социалистических странах военным путем. Все их доктрины потерпели провал. Они бросались от одного ошибочного лозунга — сдерживания — к другому ошибочному лозунгу — освобождения от коммунизма — и не добились ни того, ни другого; забрели в тупик в борьбе с коммунизмом, который с каждым годом растет и ширится на всех континентах. Так говорю не только я, Богдан Вапнярский, опытный борец против коммунизма, об этом говорят и пишут многие политики Запада. Теперь истеблишмент передовых стран свободного мира пытается снова разрабатывать новые формы борьбы; и опять все та же нерешительность, медлительность, осторожность, точно все позабыли, что риск — это один из законов настоящей смелой игры. — Вапнярский заказывал все новые и новые порции виски, и уже не разводил их содовой, а запивал пивом, которое стояло нетронутым, так как у меня не было желания прикасаться к нему. В такие минуты, когда Вапнярский начинал провозглашать свои длинные монологи, мне было чисто по-человечески жаль его, этой зря растрачиваемой энергии, таланта. Отхлебывая виски, он подолгу держал его во рту, затем мгновенно глотал эту отвратительную жидкость, полузакрывал глаза и продолжал:

— Большая надежда была на приход к власти в Штатах демократов во главе с президентом Джоном Кеннеди. В его книге «Стратегия мира» много правдивого о том, как подорвать единство коммунистического лагеря, как его ликвидировать, но опять-таки он предлагает слишком долгий процесс, нашей с тобой жизни не хватит, чтобы увидеть концовку всего этого. Однако порочно в этой книге то, что вместо жесткого давления, настоящих угроз он предлагает делать ставку на идеологические средства. Вот послушай, что он пишет. — Вапнярский достал из кармана книгу в тонком лоснящемся, будто покрытом лаком переплете и стал читать: — «Мы должны сейчас медленно и осторожно… выращивать семена свободы в любых трещинах в железном занавесе». — Он сердито бросил книгу на стол. — Представляешь, президент могущественнейшей в мире страны предлагает растянуть эрозию коммунизма до бесконечности, вместо того, чтобы действовать решительно, по-военному. Между прочим, президент позабыл о нас, националистах, о той силе, какую мы представляем. Не только украинцы, но и русские эмигранты, латвийские и литовские, словацкие, мадьяры и многие другие, — такая сила! И все люто ненавидят коммунизм. А ведь некоторые политики понимают, что значим мы для борьбы с мировым коммунизмом. Один мой хороший приятель и политический единомышленник, страстный антикоммунист любит часто повторять: уже давно приспела пора любыми способами низвергать коммунизм в любом виде, в каком он только нам известен, и тем более то гнездо, где он постоянно зарождается. Для этого Соединенным Штатам следует конструктивно сотрудничать с зарождающимися силами национализма и либерализма, которые смогут в свое время повести за собой страны, находящиеся сейчас под коммунистическим правлением.

Вапнярский снова заказал виски, некоторое время пил молча, все больше пьянея. Когда-то он мог выпить много и быть при этом трезвее других, пивших с ним на равных, даже таких, как Юрко; теперь же я все чаще замечал, что Богдан быстро хмелеет. Он вдруг что-то вспомнил и снова ожил, достал из бокового кармана пиджака ошметок листка, вырванного то ли из книги, то ли из газеты.

— Но есть на нашем континенте и другие элементы, — расправляя листок на мокрой от пива столешнице, медленно заговорил Вапнярский. — Есть такие, что иногда их принимаешь за своих, а они бьют в спину… Вот некий Кеннан пишет: «В нашей стране есть крикливые и влиятельные элементы, которые не только хотят войны с Россией, но и имеют четкое представление, ради чего ее нужно вести. Я имею в виду беженцев и эмигрантов, особенно недавних, из национальных республик Советского Союза и некоторых восточноевропейских стран. Их идея, которой они страстно придерживаются, проста — Соединенные Штаты должны ради выгоды этих людей воевать с русским народом, чтобы разрушить традиционное русское государство, а они установят свои режимы на разных „освобожденных“ территориях…»

Вапнярский сложил листок и сунул его в карман, видимо, он ему был еще нужен, не для меня же он его хранил, посмотрел рассеянно и сказал со вздохом:

— Вот так, мой друже Улас! Борьба — дело сложное и бесконечное.

Я переспросил удивленно:

— Бесполезное?

Вапнярскому это показалось издевкой.

— Я сказал: бесконечное! — стукнул он кулаком по столу, но, тут же успокоившись, тихо заговорил — Ты-то, вижу, уже во всем изуверился, — жена, дети, мечта стать учителем… Кстати, как у тебя дела на новом поприще? — В глаза его мигнула ехидца, и я понял, что он не хуже меня знает о моих делах.

— Чего спрашиваешь? Плохо! Тебе же все известно. Мне хотелось поговорить с тобой об этом.

— Понимаешь, Улас, ты и без меня знаешь, что здесь ничего не делается даром, тем более, что ты по своей наивности весь вымазался дерьмом. Я-то тебе верю, а вот другие… Теперь для того, чтобы как-то выгородить себя, надо что-то совершить, кому-то оказать какую-нибудь, хоть небольшую, услугу. И тебе помогут. Есть у меня один человек, мой хороший приятель. Он сейчас в Торонто. Могу вас свести. Не сегодня, конечно, сейчас я немного не в форме, надо идти спать. Но завтра — пожалуйста.

Встретились мы с тем человеком, о котором говорил Вапнярский, через несколько дней. У Вапнярского всегда обещание «завтра» затягивалось надолго, если, конечно, дело не касалось лично его или же его интересов. В человеке том сразу же узнал американца — и по произношению, и по манере вести себя. Он заговорил со мной, как со старым знакомым, хлопал меня по плечу, громко и добродушно хохотал, хвалил мои картины, которые видел то ли у кого-то в доме, то ли в какой-то частной галерее; кстати, похвалил и мою статью, за которую меня все наши обливали грязью. Затем добавил: